Орхан Памук о Стамбуле

1555
БЖ

Мы продолжаем серию материалов «Буквы города», которой делимся отрывками из любимых книг. Каждую субботу на БЖ выходит фрагмент из романа или рассказа, в котором передается атмосфера города.

Мы публиковали отрывок из романа Махаила Булгакова «Белая гвардия», где он описывает Киев периода гражданской войны 1918 года. Также у нас выходил Джонатан Фоер — про Нью Йорк, Хантер Томпсон про Сан-Хуан и Варгас Льоса про Лиму.

Орхан Памук - современный турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе. Роман «Музей невинности» – о городе и воспоминаниях. В основе сюжета лежит история любви 30-летнего Кемаля и 18-летней Фюсун. Параллельно в романе Памук до мельчайших подробностей описывает образ жизни и быт жителей Стамбула 70-80-х.

В 2012 году Памук открыл в Стамбуле настоящий «Музей невинности». В нем хранятся вещи, которые автор собирал на протяжении нескольких десятилетий, большую часть из них он приобрел в антикварных лавках города.

***

Много лет спустя я раздобыл у коллекционеров для своего музея входные билеты, фотографии зрительных залов и программки из летних кинотеатров, в которых с середины июня по октябрь 1976 года мы посмотрели более пятидесяти фильмов. Феридун заранее узнавал у знакомых прокатчиков, где идет та или иная нужная нам картина, и, когда темнело, мы с Четином, как обычно, забирали их с Фюсун от двери их дома в Чукурджуме и ехали в кинотеатр.

Летние кинотеатры устраивали в разных районах города, поэтому нам доводилось часто теряться по дороге, так как за десятилетие Стамбул разросся, а пожары и новостройки изменили некоторые кварталы до неузнаваемости, и, стоя посреди какого-нибудь переулка на окраине города — узкого, но многолюдного из-за многочисленных приезжих, — мы были вынуждены спрашивать дорогу. Нередко приезжали в последний момент, иногда едва успевали зайти в зал и, сразу оказавшись в кромешной тьме, понимали, где сидим, только в пятиминутном перерыве, когда зажигался свет.

Прошло много лет, и впоследствии почти все парки, где располагались эти кинотеатры, были уничтожены, а на месте спиленных шелковиц и платанов построены многоэтажные жилые дома, сооружены автостоянки либо раскинулись поля для мини-гольфа с зеленым синтетическим покрытием. Но я и теперь помню, как поражали меня тогда лица зрителей на фоне крашенных известью стен сараев-мастерских, полуразвалившихся османских особняков, ободранных жилых малоэтажек с бесчисленными балконами.

Грустные сюжеты мелодрам, которые мы смотрели в те дни, смешивались в моем воображении с судьбами этих людей, щелкавших на скамейках семечки; и образы мамаш в платках, папаш, не выпускавших весь сеанс из рук сигарету, многочисленных чад с лимонадом и одиноких безработных холостяков становились частью истории, которую рисовал нам фильм.

Именно на экране такого вот огромного летнего кинотеатра я впервые увидел будущего короля турецкого кинематографа и эстрады — Орхана Генджебая, который своими песнями, фильмами и эффектными позами на афишах только начинал тогда обретать всенародную популярность. В тот вечер мы сидели в кинотеатре, расположенном на холме, откуда виднелось Мраморное море, переливающиеся вдали огни Принцевых островов за недавно появившимся очередным кварталом трущоб — «геджеконду», образовавшимся между Пендиком и Карталом, в окружении мелких фабрик и ремесленных мастерских, стены которых были исписаны различными лозунгами социалистического толка. От белевшего на фоне черного неба столба ватного пара, выбивавшегося из высокой трубы цементного завода «Юнус», все вокруг казалось белесым, а на зрителей, будто сказочный снег, медленно падали хлопья известки.

Орхан Генджебай играл молодого бедного рыбака по имени Орхан. Ему покровительствовал злодей-богач. Его подлый и хитрый сын с приятелями бесчестил героиню, которую играла Мюжде Ар, — то был её первый фильм, и сцена насилия была особенно долгой и, насколько можно, откровенной, чтобы зрители как следует рассмотрели красивое тело актрисы, так что во время этой сцены зал замер. Потом богач приказьшал Орхану жениться на Мюжде. И в тот момент Генджебай с болью и гневом пел известную песню со словами: «Будь проклят этот мир!», сразу прославившую его на всю Турцию.

Во время самых проникновенных сцен каждому из нас казалось, что он остается один на один со своими страданиями, все мы сидели, затаив дыхание и слушая странный хруст (сначала мне казалось, что так шумит завод), но хруст этот создавали сотни щелкавших семечки людей. Меня, конечно, немного отвлекало само настроение фильма, поведение пришедших развлекаться людей, острые шуточки развеселой молодежи в первых рядах на мужской половине и, конечно же, несоответствия в сюжете, поэтому мне никак не удавалось сосредоточиться на своих страданиях и насладиться глубоко затаенной болью. Когда Орхан Генджебай гневно воскликнул: «Тьма вокруг! Где же люди?», я почувствовал, как счастлив от того, что сижу здесь, в этом захудалом кинотеатрике, под деревьями и звездным небом рядом с Фюсун. Я краем глаза следил за ней: ей было явно неудобно в тесном деревянном кресле, и она постоянно шевелилась. Орхан Генджебай произнес: «Жаль, что твоя судьба не сложилась иначе!», и в этот момент Фюсун скрестила ноги в джинсах и закурила, а я попытался предположить, насколько она разделяет переживания волнительного момента на экране. Я наслаждался. Орхан, вынужденный жениться на Мюжде, запел гневную, почти бунтарскую песню, а я повернулся к Фюсун и мгновение с нежностью смотрел на неё, хотя мне было немного смешно. Однако Фюсун была так поглощена фильмом, что даже не посмотрела в мою сторону.

Рыбак Орхан не желал исполнять супружеские обязанности со своей поруганной женой и избегал её. Мюжде, понимая, что принесла мужу несчастье, пыталась покончить с собой, но Орхан в самый последний момент успевал спасти её и отвезти в больницу. На обратном пути он просил жену взять его под руку, но Мюжде спрашивала его: «Ты стесняешься меня?» То был самый душераздирающий момент фильма, и только тогда я ощутил в себе движение скрытой боли. Зрители во время этой сцены замерли: все понимали, как стыдно жениться на обесчещенной девушке, как позорно идти с ней рядом.

Мне тоже стало стыдно, я даже разозлился. Не знаю, чем это было вызвано — то ли тем, что открыто обсуждалась тема девственности и поруганной чести, то ли тем, что я смотрел это вместе с Фюсун. Я было задумался, но меня отвлекло тепло, исходившее от сидевшей рядом Фюсун. Прошло какое-то время, дети в зале заснули на руках у родителей, молодые люди с передних рядов, постоянно комментировавшие действие, замолчали, и мне очень захотелось взять Фюсун за руку, лежавшую совсем близко от меня, на правом подлокотнике.

После второго фильма стыд принял новую форму — форму любовных страданий, которые, как оказалось, были главной бедой турецкой нации в частности и мира — в целом. На сей раз с Генджебаем играла миловидная смуглянка Перихан Саваш. Генджебай весь фильм мужественно переносил тяготы, уготованные ему судьбой, прибегая лишь к одному, зато самому действенному, оружию, которое сильно действовало на всех нас, — к смиренному мученичеству. Фильм завершался песней, которая в моем музее сладостной боли и благодарности звучит по сей день:

Когда-то ты была моей,

Я тосковал по тебе, даже когда ты была рядом,

А сейчас у тебя новая любовь,

Будь же счастлива.

Я буду страдать, буду терпеть боль,

А ты будь счастлива.

Почему, когда он пел, зрительный зал погрузился в полную тишину, а острословы-крикуны с первых рядов замолкли? Неужели из-за того, что уже настал поздний час, или потому, что дети заснули, а те, кто пил лимонад и ел каленый горох, вконец устали от бурчания в животе? Или чужие страдания, обернувшиеся самопожертвованием, вызывали уважение? Мог бы я совершить подобное? Жить, желая счастья Фюсун, не унижаясь и не причиняя себе страданий? Сделать все, чтобы она снялась в кино, и оставить её?

Теперь рука Фюсун лежала далеко. Когда Орхан Генджебай сказал возлюбленной: «Будь счастлива, а я буду тебя вспоминать!», кто-то с первых рядов крикнул ему: «Балда!», но одобрительно улыбнулось лишь несколько человек. Все мы затаили дыхание. Тогда мне подумалось, что наш народ лучше всего умеет героически встречать поражение и именно этой мудрости и мастерству следует учиться. Фильм был снят год назад, за городом, на Босфоре, и от воспоминаний о прошлом лете и осени у меня на мгновение навернулись слезы. Белый, сияющий корабль на экране медленно плыл по морским просторам Драгоса, навстречу сияющим огням Принцевых островов, где счастливые люди каждый год проводят лето. Я закурил, закинул ногу на ногу и, подняв голову, посмотрел на величественную вселенную, на звезды. Видимо, фильм так влиял на меня, потому что все вокруг меня молчали. Смотри я его дома по телевизору, в одиночестве, он бы не произвел на меня никакого впечатления. Не уверен, что смог бы выдержать его до конца. А рядом с Фюсун я ощущал родство с другими зрителями.

Фильм закончился, зажегся свет, но все мы продолжали молчать.

На заднем сиденье автомобиля Фюсун тотчас заснула, положив голову мужу на плечо, а я закурил, глядя на протекавшие мимо темные улочки, лавки, лачуги бедняков, на расписывавших под покровом ночи стены подростков, на старые деревья, казавшиеся еще старше в темноте, на стаи бездомных собак и постепенно закрывавшиеся на ночь уличные чайные, но за все время я ни разу не обернулся и ни разу не посмотрел на Феридуна, вещавшего шепотом о тонкостях только что увиденного нами фильма.

Однажды жарким вечером в кинотеатре «Йени Ипек», зажатом в узком сквере между кварталом трущоб «геджеконду», неподалеку от павильона Ыхламур и окраинами Нишанташи, мы смотрели две мелодрамы, одна из которых называлась «Любовь пройдет, когда пройдут страдания», а вторая — «Услышьте стон моего сердца» с уже успевшей прославиться девочкой по имени Папатья. В перерыве между фильмами мы, как всегда, пили лимонад, и Феридун рассказал, что повеса в тонком галстуке, игравший в первом фильме обманщика-счетовода, — его приятель, который готов исполнить похожую роль в нашем фильме, а я тогда подумал, как сложно мне придется в мире кино «Йешильчам».

Пока Феридун говорил, я вдруг узнал старинный деревянный особняк, занавешенные темным балконы которого выходили на сквер. То был один из двух тайных и невероятно дорогих домов свиданий Нишанташи, принадлежавший известному предпринимателю-еврею. Излюбленным предметом двусмысленных шуток тамошних барышень были экстатические крики богатых господ, предававшихся летними ночами любовным утехам, соединявшиеся с музыкой фильма, звоном мечей и, в особенности, с возгласами слепых героев, по ходу действия мелодрам внезапно обретавших зрение: «Прозреваю! О-о, я прозреваю!» Иногда заскучавшие в ожидании клиентов задорные красотки в коротеньких юбках поднимались к себе в комнаты и со своих балконов смотрели кино.

Такие балконы, обычно битком набитые, часто окружали зрительные залы кинотеатров, подобно ложам в «Ла Скала». Так было, скажем, в кинотеатре «Парк Йылдыз» в Шехзадебаши, где балконы находились так близко от нас, зрителей, что во время фильма «Моя любовь и гордость», после сцены, в которой богатый отец устраивает сыну нагоняй («Если ты женишься на торговке, я лишу тебя наследства и вычеркну из завещания!»), перебранка, разгоревшаяся на одном из балконов, смешалась с ссорой на экране. А в летнем кинотеатре «Яз Чичек», недалеко от зимнего «Чичек» в Карагюмрюке, мы смотрели фильм «Торговка симитами», сценарий для которого писал самолично молодой супруг Феридун и который, по его словам, был трактовкой романа Ксавье де Монтепена «Разносчица хлеба». В главной роли предстала Фатьма Гирик, и какой-то тучный папаша, жавшийся с семейством на балконе прямо над нами, где для него накрыли стол с ракы, проявлял недовольство актрисой, все время приговаривая: «Ну разве Тюркан Шорай бы так сыграла? Нет, сестричка! Нет, ничего у тебя не выходит!» Он явно видел фильм накануне вечером и поэтому громко, в красочных выражениях сообщал всему кинотеатру, что должно произойти; и если кто из зрителей шипел на него: «Да тише вы, дайте посмотреть!», тут же со своего балкона вступал в перепалку, во время которой фильму и актерам доставалось еще больше. Фюсун решила, что происходящее задевает мужа, и прижалась к Феридуну, от чего мне сделалось больней.

На обратном пути мне совершенно не хотелось видеть, как Фюсун, задремав на заднем сиденье или болтая с Четином, который, как обычно, внимательно и осторожно вел машину, положила голову на плечо супруга либо прилегла на его живот, а Феридун обнимает её одной рукой. Поэтому, пока автомобиль мчался во влажной жаркой летней ночи, я всматривался в темноту, откуда доносился треск цикад, и вдыхал запах пыли, плесени и жимолости, влетавший в приоткрытые окна машины с ночных улиц.

Перевод: Аполлинария Сергеевна Аврутина. Издательство: Амфора, 2009 год.

Фото: Flickr/Julio Roman Fariñas, Eder Fortunato, Moyan Brenn

Понравилась статья? Поставь реакцию!
Увійдіть, щоб залишити реакцію!
Опубликовано: 18 июля 2015
Переходь на українську!
Перейти